А.Н. Бакулев: отец, врач, друг
8 декабря будет отмечаться 125-летие со дня рождения нашего земляка, выдающегося ученого и хирурга с мировым именем Александра Николаевича Бакулева (1890-1967). Как сообщила «СК» директор СМВЦ М.Ю. Лукина, в связи с юбилейной датой в эти дни ведется работа по организации IV Бакулевских чтений. Ожидается, что участие в них примут 150 человек из Москвы, Новосибирска и других городов России. В этом году чтения пройдут 29 сентября, пленарное заседание состоится на базе кировской медакадемии. Затем участники чтений посетят Слободской — побывают в Бакулях в музее-усадьбе А.Н. Бакулева и совершат экскурсию по нашему городу.
К сожалению, не сможет прибыть на юбилейное мероприятие 84-летняя дочь А.Н. Бакулева Марина Александровна Бакулева. Она живет во Франции и пять лет назад, в мае 2010 года, поделилась воспоминаниями о своем отце с кировчанкой Н.А. Бакулевой. Сын Надежды Алексеевны Алексей Маракулин на протяжении двух часов снимал их беседу на видео. Мы предлагаем читателям "СК" полную версию того рассказа
Воспоминания о детстве
Детство прошло в доброте. Папа мне вспоминается удивительно мягким, добрым человеком, который даже иногда как то стеснялся сделать лишнее замечание. Он только смотрел. Когда он был недоволен чем-то, у него был удивительный, серьезный какой-то взгляд. Я говорила ему: «Ты опять смотришь серыми глазами». Я не помню, чтобы он ругал меня или Петра. Он мог только сказать: «Ну что же вы!» и отвернуться, уйти в сторону. Командовала всем мама. Все всегда знали, что я у него была любимицей. Называл меня мышкой. Вспоминаю, когда я была маленькой, был случай (мне было года 3-4), когда отцу пришлось взять меня утром к себе на работу. Мама ведь тоже была врачом, рентгенологом, работала вместе с отцом в первой городской больнице, и иногда ей приходилось дежурить подолгу. Почему-то бабушки не было… Помню, папа долго искал место, куда меня посадить, потому что ему нужно было идти на операцию. И он оставил меня в ординаторской на какой-то высокой каталке. И все, кто приходили, спрашивали: «Девочка, ты чья?», а я отвечала: «Саши Бакулева». Вот такой веселый случай был.
Был случай, когда мама была больна; а мы должны были ехать с ним на дачу, и он ужасно мучался, пытаясь заплести мне косички. Это мне было, наверно, лет семь. Все переживал, что не так сделал. Вот мама увидит, что я плохо причесана…
Вообще он был очень домашний, очень доброжелательный. Но ничего не знал: не знал, сколько стоит хлеб, в каком магазине что купить. Все это было он него отстраненно. Мама освободила его от всех хозяйственных дел. Бабушка была почти все время с нами. Дом всегда у нас был полон друзей, знакомых. Каждые субботу и воскресенье кто-то к нам приезжал. Летом обычно мы выезжали с пикником на дачу. Интересно то, что им очень нравилась Жуковка. Первый раз мы там были еще в 1934 году. Мы жили вместе с женой дяди Саши Поскребышева. Она болела очень. Ядвига Станкевич — первая жена Александра Николаевича Поскребышева. Она жила вместе с нами в мансарде. И с этого года, с 1934, отец всегда очень любил эти места, они действительно очень красивые были. И в воскресенье, когда к нам приезжал кто-то, бабушка пекла пироги большие на противне. И вот с самоваром, с противнями, с кучей детишек мы всегда ходили в лес. И в том месте, где сейчас стоит красный дом, отец говорил: «Вот если есть Бог, он даст мне возможность построить здесь дом». В этом доме сейчас живет брат. Он живет в старом доме, а мне мама отдала дом, где папа практически умирал. Маленький дом, сторожку, которую потом Олег перестроил, и в котором мы сейчас живем. И вот в 1947 году произошло это чудо. Отец получил сталинскую премию и попросил, чтобы вместо денег ему дали возможность построить дом. И ему вместо денег по репарации прислали складной дом. В то время такие дома присылали из Германии, они складывались из щитов. И там все было указано: каждый щит имел свой номер, каждая дверь имела свой номер, на плане это было все нарисовано, у дверей были даже ручки. То есть все абсолютно, вплоть до люстры было в этом строении. Это очень быстрый домик, который построили буквально в течение трех недель. И мы всегда ходили туда, на это место и мечтали, что у нас будет тут дом. И вот в 1947 году наша мечта осуществилась. Дом был красного цвета. Очень красиво он смотрелся среди этих сосен, среди леса, который отец оставил практически весь — вырубил только гнилые деревья и все. И весь сад, который сейчас там существует до сих пор, посадил он своими руками. У нас было четыре улья, папа с удовольствием работал с пчелами. И он был очень рукастый. Видимо, такая крестьянская суть его проявлялась в этом. Когда он долгое время не мог быть на даче, отец скучал. Там он отдыхал. Если он не возился в саду, то он ходил. Папа много думал, по нему это было видно. Вообще, когда он садился перед телевизором, он был весь в мыслях. И когда он гулял по саду, у него был свой уже известный маршрут по тропинкам, за ним шли собаки. Если он останавливался, они тоже останавливались. Где-то у меня даже фотография есть, где он уходит вдаль, и за ним идут две собаки.
Он очень много думал об операциях. Он дружил очень с матерью моего первого мужа, Антониной Алексеевной. Она была художником, иллюстратором медицинских журналов, и когда он разрабатывал свои операции, то он обычно ее звал, и они долго сидели. Она делала рисунки, а он делал ей всякие замечания и для себя уже разрабатывал рисунок операции, которую он предполагает делать. Интересно, что ни одной операции он не делал, не пробовал на собаках. Он очень жалел собак. Говорил, что не может смотреть в глаза собаке, зная, что она погибнет. Поэтому каждую операцию он долго очень разрабатывал в уме. И когда он начинал делать операцию, он уже был уверен, что все будет так, как надо. Мне очень жаль, пропала фотография примерно 1937-38 года. Он был сфотографирован с одним сибирским охотником, которому в сердце попала пуля. Вот тогда отцом была сделана первая операция. Он вынимал эту пулю из сердца и, видимо, задумался: значит, можно делать вообще операции на сердце. И была маленькая заметочка из сибирской газеты, которую прислал отцу с благодарностью тот молодой охотник. К сожалению, мама отдала все фотографии женщине, врачу тоже, кардиологу, которая собиралась писать книгу об отце. Тогда не было возможности сделать копии, и фотографии пропали.
Папа веселый был и всегда любил, когда у нас много детей было. У нас вообще дом был открыт. И все приезжали вместе с детьми. А с ними рядом отец тоже становился ребенком: играл в какие-то игры, шутил, учил нас танцевать, но всегда у него была какая-то деликатность, граничащая со стеснительностью. Он очень был смешлив, обожал всякие анекдоты. У него был пациент, которому он оперировал рак желудка. Тот уже уходил на тот свет, но благодаря операции прожил еще 25 лет, и он к нам часто приезжал. И вот у этого человека было хобби такое — он собирал анекдоты. У него было несколько записных книжечек: утренние анекдоты, дневные, вечерние и уж совсем ночные. И иногда он эти анекдоты рассказывал. Я их уже не помню, но в памяти осталось, как смеялись все взрослые. Ночную книжечку он давал только читать, вслух не произносил.
Мне нравилось, что у на не менялись знакомые, а был круг постоянных друзей, к которым можно было позвонить, обратиться за помощью. Я это чувствовала, даже будучи маленькой. Помню случай, мне было-лет пять, а Петя заболел скарлатиной. Очень боялись, что я тоже заражусь, и меня отправили к паре, которые очень дружили с нами. Это был летчик, Ермонский Алексей Сергеевич, и его жена тетя Валя. Он был из первых летчиков довоенных, штурманом на бомбардировщике и летал в войну, потом работал в центральном ВВС. А они жили в доме на набережной напротив английского посольства. Это был старый дом с коридорной системой: длинный коридор, который упирался в окно с видом на реку и на Кремль. Вид был чудесный, но в этом коридоре было два туалета и жило 17 семей, а кухня была одна на всех. Комнаты были направо, налево, направо, налево. И вот в одной из комнат ближе к выходу из всей этой квартиры мы жили. Бабушка, я и тетя Валя с дядей Лешей. Всю эту квартиру должны были расселять, и пришла комиссия, которая стала спрашивать, смотреть. А у нас была одна комната небольшой величины, поставлены шкафы, чтобы устроить хоть какие-то уголки. На вопрос комиссии все ли четверо здесь проживают, ответили положительно. Эти друзья прожили с нами всю жизнь. Это Владений Михайлович Яковлев, он придумывал моторы для самолетов, получил одну из первых сталинских премий за изобретение самого быстрого мотора. Очень был веселый человек. И что интересно, я не чувствовала себя ребенком рядом с них. Хотя скорее они не чувствовали себя взрослыми. Потому что это была одна компания. Конечно, за столом они пили водку и могли оставаться дольше (нас, детей, уводили спать), но когда они приезжали на дачу, работали в саду или мы катались на лыжах в лесу, с горок на санках — это были люди моего возраста, мои ребята, мои приятели. Все было очень весело. Не было никогда отстраненности. Все сидели за одним столом. Просто мы умели вовремя уйти.
Всегда было показательно, когда мы с ним ходили в клинику, войдя на работу, как папа себя ведет. Он здоровался с каждой санитаркой, с каждой гардеробщицей. Он всех знал, не только в лицо и по именам. Он знал, что у нее дома, когда именины… Папин ученик и последователь Савельев рассказывал, как он приносил отцу зарплату домой, а папа, провожая гостя, подавал ему пальто.
Я очень рада, что дух отца передался и моим детям. Открытость, добросердечность, соучастие, сопереживание.
О войне
Во время войны папа в Москве оставался недолго. В начале июля он нас отвез в Кузнецк к своему сокурснику Михаилу Михайловичу Быханову. Он был главным врачом кузнецкой больницы. Кузнецк находится недалеко от Пензы. Он повез тогда несколько семей, только детей — Поскребышевых Наталью и Галю с нянькой, дочку Бусалова Иру, нас с Петей и бабушкой и еще кого-то. Мама ехать не могла, так как она была призвана и работала при Кремле, в лечено-санитарном управлении. Была сначала со званием капитана, потом ей, кажется, майора дали. Папа нас устроил и вернулся в Москву, но вскоре мама в письме сообщила, что отец уехал на фронт. Он был на Западном фронте, по-моему, под Ельцом. Там организовывал госпитали. В первую очередь -госпитали на колесах. Через какое-то время его отозвали, и он организовывал отправку раненых в тыл. Вся транспортировка раненых, их лечение от начальной точки до конечной была на нем. Потом, не знаю почему, его вызвали в Кремль, и он был главным хирургом Кремля, где он тоже организовал санитарный пункт на все случаи жизни.
Мама в конце 1941го года жила на квартире на Калужской вместе со своей подружкой скульптором Астой Давыдовной, которая работала у мамы санитаркой. Маму перевели потом в госпиталь, где они и работали вместе, вместе дежурили, а также дежурили на крыше нашего дома (Все жильцы дежурили по очереди, чтобы зажигалки сбрасывать). А кроме того они еще дежурили в Нескучном саду в окопах. Обе были очень смешливые. Они вели военный дневник в рисунках (мама тоже хорошо рисовала). У Пети осталось несколько рисунков.
Только в конце ноября, уже в мороз, мама приехала к нам в Кузнецк. Она получила направление в клинику в Куйбышев и получила разрешение нас перевезти туда. И вот мы вчетвером на каком-то жутком поезде, местном, ехали чуть ли не неделю от Кузнецка до Пензы, потому что останавливались на каждой остановке. Людей было много: и на крышах ехали, и воды не хватало, которую давали только детям. В общем, ужасный был переезд. В Куйбышеве нам дали комнату еще с одной нашей знакомой, которая в этой же клинике работала. Комната была маленькая, но было безумное количество клопов!
Там было много госпиталей. И взрослые должны были стирать солдатские ватники. Поэтому во дворе у нас всегда висели эти ватники, брюки, гимнастерки. И когда было тепло, стирки делали во дворе — стояли громадные ванны, и кровавая вода утекала куда-то.
Конечно, дополнительную работу давали, каждый устраивался, где мог. В нашем доме жило много артистов, и когда Большой театр перевезли в Куйбышев, многие пошли туда работать: билетерами, уборщиками… Так что практически весь дом работал. Интересно, что давали талончики эвакуированным на обеды, и все ходили в столовую. Один раз Петя шел с гороховым супом в бидоне, а я с котлетами какими-то. И брат поскользнулся и весь этот суп вылил. Я так плакала!
Мы жили в доме. На сиденьях от стульев катались с горы к Волге. Поскребышевы жили отдельно. Даже не помню, жили они в самом городе или где-то рядом. Где-то они далеко были, потому что когда папа однажды приехал к нам туда, то нас возили на машине к Поскребышевым. Ему дали небольшой отпуск и папа прилетел с военными летчиками и заодно проверял Степу Микояна, потому что тот был ранен. Он был летчик, его сбили, весь был обожженный. И папа его лечил, каким-то своим новым методом, против которого были все врачи, которые занимались ожогами. Но когда кончились все эти лечения, оказалось, что у него даже шрамов не осталось.
А первый раз, когда мы приехали в Куйбышев, нас поселили на чердаке. Нас было там несколько семей. И вместо стола мы ставили один чемодан вертикально, один сверху горизонтально. А так дуло всюду, что мы закладывали стены какими-то матрацами и мешками и вместо одеял тоже матрац на себя надевали. А утром просыпались, и сосульки висели — это я хорошо помню. Но это время мы вспоминали всегда с улыбкой.
Был случай забавный. Артистов ведь привезли, не знали, что будут холода такие. И им разрешили иногда надевать костюмы от спектаклей. И вот однажды Михайлов Максим Дормидонтович шел по улице в Сусанинской одежде, и кто-то встретил его из вновь прибывших. Спросили, как жизнь. Он ответил, что «житуха во, но морально тяжело».
Папа очень дружил с актерами. Пироговы приезжали к нам, Максим Дормидонтович бывал. У папы ведь первая жена была Алмазова Надежда Васильевна, тоже врач, из Саратова. Но она была родственницей Веры Николаевны Пашенной. И поэтому, когда папа приехал уже в Москву, то Вера Николаевна очень часто у нас бывала, и мы к ней ездили. Она все говорила: «Саша, ну отдай мне Маришу! Я сделаю из нее актрису!». А отвечал, что пускай сначала профессию получу. Он считал, что сначала надо выучиться, а потом уже. Так же он был категорически против, когда в университете я получила рекомендацию на аспирантуру, он сказал: «Нет. Ты сначала поработай, а потом ты будешь уже знать, куда ты идешь». В одну сторон, в другую сторону, нравится тебе преподавать или нет. И своих всех студентов он так же посылал на практику в какой-нибудь город, а потом возвращал к себе, чтобы написать докторскую диссертацию и получить звание профессора. Почему у него так и распространились ученики почти по всем республикам Советского Союза и почему, когда было 70 лет, говорили, что существует школа Бакулева. Ученики, кстати, приезжали к нам долго, даже после смерти папы, и собирались многие в день памяти. У нас всегда 1го марта был длинный большой стол гостей. Очень жалко, что в то время у нас не было ни магнитофона, ничего, потому что говорили очень хорошо.
Общее
Папа не хотел, чтобы я была врачом. Он говорил, что если женщина становится врачом, то нужно всю себя отдавать, уже семьи не будет. А я безумно хотела, чтоб у меня было много детей. Он очень ждал, когда у меня сын родится. И написал в письме, что очень рад, что я не подвела его. Потому что у Пети родилась девочка первая. Он ее любил, Наташу, но все ждал, что будет мальчик. И мой сын, тоже Александр до самой смерти был с отцом, и в больницу он приходил…
Я работала в союзе художников и часто ездила в командировки, иногда надолго. А с папой мы жили рядом, поэтому сын бегал к ним на обед. Сашка много мог бы рассказать про деда. Они и играли вместе, и чему он его учил…
Отец очень был рад, когда в 1963-м году поехал в Киров. Я помню, что он очень много-много раз говорил, что вновь хочет туда поехать. И когда приезжал Прозоров, как они смеялись, как они вспоминали какие-то случаи.
Недавно прочитала где-то клевету на отца. Будто он когда учился, по ночам ходил на успенское кладбище разгребал могилы и изучал анатомию. Он не мог, точно не мог! У него было священное уважение перед кладбищем, гробницами.
Политическое
Когда Александра Поскребышева отстранили, папа все равно продолжал с ним общаться. У Берии был список, в котором отец был 27-м на очереди на арест среди тех врачей, которые уже были арестованы. И мы тоже ждали. И у нас на табуретке при выходе стоял маленький саквояж с теплым бельем на всякий случай. Отец успокаивал, что для него в любом лагере, в любом месте всегда найдется работа. Задолго до этого была сделана операция жены Берии, в 1952-м по-моему это было. Это была очень какая-то тяжелая операция, потому что папа часто выезжал к ней и сначала в больницу, потом и на дачу, и заграницу. И когда всех врачей арестовывали, то отца не арестовали, но все равно мы все время ждали, что его могут забрать в любой момент, потому что взяли Владимира Никитича Виноградова, который тоже между прочим курировал всю семью Берии.
Про друзей
Папа очень дружил с Александром Николаевичем Спиридоновым. Он был старше отца, человек удивительного воспитания и интеллекта. Когда он приходил к нам в дом, то это был праздник для всех. Он умел шутить, не улыбаясь, но шутки были очень добрые. Он всегда был крайне деликатен и удивительно нежен с мамой, приходил всегда хотя бы с одним цветочком, с бабочкой. Его сын потом, окончив медицинский институт, работал у папы уже в сердечном институте.
Еще один друг — Богословский. Он приезжал, по-моему, из Саратова. Тоже сын его работал довольно долг у отца, потом получил где-то место профессора и уехал.
До последних дней он дружил с дядей Сашей Поскребышевым. Даже когда Поскребышева отстранили, он жил на даче через дорогу от нас, каждый свободный день, который был у отца, в субботу или в воскресенье, мы с ним ходили к дяде Саше и гуляли там по лесу, и все время он вспоминали свои какие-то дела. Часто вдвоем сидели где-нибудь на лавочке. То слышно было смех, то наоборот, тишина была. У папы ведь не было настоящих выходных дней. В дни, когда была сделана какая-то операция, ему звонили, или он звонил, и мог сорваться, сказать мне заводить машину…и мы с ним ехали и ночью, и в воскресенье, и в праздники. Неважно, чиновнику или простому человеку, отец считал, что если сделал операцию, должен быть начеку, пока пациент не выпишется. Так что мы с ним очень много ездили.
Когда папа умирал, я его держала за руку, рядом была мама, был Савельев, ученик отца. За три дня до смерти у него очень повысилось давление. Прямо был криз. И дежурил молодой доктор, который сделал ему перевязку малого круга обращения, но забыл о том, что у папы парализован была нога, и там нельзя было этого делать. На следующие сутки у него началась гангрена. Причем он был в сознании и этому доктору говорил снять этот жгут. Тот, может быть, решил, что отец не очень адекватен. Я приходила туда каждый день. Он попросил съездить за его знакомым врачом, специалистом по тромбам. Тот сделал ему три разреза ноги, вытаскивал тромбы. На последнем отец понял, что это конец. Он умер 31го марта 1967-го года. Когда у него случился первый инсульт, он лежал на даче, я каждый день привозила ему врача из первой градской больницы. Тот дежурил, а на следующий день я одного отвозила, привозила другого. Только уже под осень, когда стало влажно, врачи настояли перевезти папу на Грановского. Он лежал в отдельной палате, было круглосуточное дежурство. В основном этим занимались молоденькие медсестры, которые учились в институте и подрабатывали. Он ужасно был этому рад.
Помимо того, что он пытался шутить с сестричками, он их спрашивал, что они сегодня проходили. А потом настаивал, чтоб они брали карандаш и записывали за ним. И каждая старалась как можно скорее прийти на дежурство. Но он так стеснялся, когда надо было его помыть, поднять, перевернуть, как он переживал.
Оказывается, у папы был орден Святого Станислава третьей степени, но, к сожалению, не сохранился. Вообще как то документов мало у нас сохранилось. Они отданы были для стенда в музей революции, так и потерялись. И геройская звезда, и все ордена Ленина и Красной звезды, и все медали, вся переписка с Косыгиным по поводу института, все правительственные письма — все абсолютно потерялось. Мы сколько могли помогали при создании музея в Бакулях. И даже нашла некоторые вещи, которые были с ним на фронте в 1915м году. Это футляр и аппарат для измерения давления, и такой маленький стаканчик с крышкой, который он всегда возил с собой. Градусник старый нашла, и нашла его старый, затертый словарь разных лекарств на французском языке. Он ведь знал языки. Он стеснялся. На немецком плохо говорил, но французский знал хорошо, читал спокойно, но говорить стеснялся. Он читал медицинские английские журналы, которые ему присылали. Где-то он просил, чтоб ему перевели более точно, но общий смысл он мог понимать. Он был в Германии на стажировке. Его посылали на сколько-то месяцев. Там он работал в клинике Шерите, которая до сих пор еще существует.
Я узнала, что во Франции в Бордо есть кардиолог-хирург, который получил медаль Бакулева за свою практику. В 50е годы отец был вице-президентом всемирного конгресса хирургов, поэтому в Европе его знали.
О маме
Мама сама из Уральска, из уральских казаков. Мама все детство провела там. Семья была зажиточная. Потом она уехала в Ленинград учиться. А приехав в Москву, она жила у своей тетки Овчинниковой Веры Александровны. В это время она познакомилась с папой. Они жили в проточном переулке, где полно было всяких воров, хулиганов — это был криминальный очаг. Мама рассказывала, как папа приходил к ним вечером после дежурства, а его останавливали где-нибудь на углу. И тут какой-нибудь говорил: «Пропусти, он к нашим ходит, к медичкам». Это время родители вспоминали хорошо. Это 26-27-й года. У них была очень хорошая компания. Владимир Михайлович Яковлев, который женился на двоюродной сестре мамы. И вот у них такая компания была. Технари и медики. Еще был Афеногенов, поэт и писатель. Они устраивали всякие вечера, пикники. Была страшно веселая компания. До конца дней они сохраняли дружбу. И папа как-то влился в эту компанию, и у них завелись еще общие друзья и знакомые. Отец легче принимал гостей, чем сам ходил к кому-то. Бабушка была прекрасная кулинарка, всегда интересное что-то делала. И до смерти мамы был такой порядок, что в воскресенье утром пеклись лепешки, с медом со сметаной, когда была возможность и с икрой, а к обеду обязательно делались пироги. И в день ее смерти, 10 июля, погода хорошая, и мы всегда собирались у меня на даче в Москве. Умерла она в 1996 году.
Муж
Олег Александрович. Пока мы были во Франции, он получил звание народного художника и стал действительным членом российской академии художеств. Но, к сожалению, из-за того, что он болен, мы не можем заниматься той основной работой, которой мы раньше занимались. Он организовал здесь ассоциацию, которая поддерживает и сохраняет культуру европейскую. Она призвана обмениваться художниками, литераторами, журналистами, кинодеятелями между Францией и Россией. В июне 2009 в Москве в Академии Художеств была открыта выставка его последних работ, последнего десятилетия. Ее открывали дважды. И посещений было очень много.
В Киров Марина Александровна приезжает не часто, чего ее расстраивает. Была бы возможность, говорит она, ездили бы каждый год.